Неточные совпадения
Тут уж
засмеялась Вера Петровна...
— А ловко, мастерски подобрал! — поощрял Райский. Марфенька
смеялась до слез, и даже
Вера улыбалась. Бабушка села опять.
Он
смеялся над своим увлечением, грозившим ему, по-видимому, серьезной страстью, упрекал себя в настойчивом преследовании
Веры и стыдился, что даже посторонний свидетель, Марк, заметил облака на его лице, нервную раздражительность в словах и движениях, до того очевидную, что мог предсказать ему страсть.
— Не
смейся,
Вера: да, я ее достойный рыцарь!
Он
засмеялся и ушел от нее — думать о
Вере, с которой он все еще не нашел случая объясниться «о новом чувстве» и о том, сколько оно счастья и радости приносит ему.
— Хорошо, буду помнить! —
смеясь, отвечала
Вера, — и когда меня, как в сказке, будет уносить какой-нибудь колдун, — я сейчас за вами!
— Ну, Бог вас простит! —
смеясь, сказала бабушка. — Вам — ничего, я знаю. Вон вас каким Господь создал — да Вера-то: как на нее нет страха! Ты что у меня за богатырь такой!
В гостиной все были в веселом расположении духа, и Нил Андреич, с величавою улыбкой, принимал общий смех одобрения. Не
смеялся только Райский да
Вера. Как ни комична была Полина Карповна, грубость нравов этой толпы и выходка старика возмутили его. Он угрюмо молчал, покачивая ногой.
— Вот как! я делаю успехи в твоем доверии,
Вера! — сказал,
смеясь, Райский, — вкусу моему веришь и честности, даже деньги не боялась отдать…
К религии он относился так же отрицательно, как и к существующему экономическому устройству. Поняв нелепость
веры, в которой он вырос, и с усилием и сначала страхом, а потом с восторгом освободившись от нее, он, как бы в возмездие за тот обман, в котором держали его и его предков, не уставал ядовито и озлобленно
смеяться над попами и над религиозными догматами.
—
Смеюсь я тому, как вы сами давеча остроумно заметили о
вере Смердякова в существование двух старцев, которые могут горы сдвигать.
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек
веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так
смеется над человеком? Иван? В последний раз и решительно: есть Бог или нет? Я в последний раз!
— Завидно,
Вера Павловна, завидно, — сказал он
смеясь. — Человек слаб.
И, припоминая все это,
Вера Павловна
смеется и теперь: «Как же прозаичен наш роман!
«Ах, что ж это я вспоминаю, — продолжает думать
Вера Павловна и
смеется, — что ж это я делаю? будто это соединено с этими воспоминаниями! О, нет, это первое свидание, состоявшее из обеданья, целованья рук, моего и его смеха, слез о моих бледных руках, оно было совершенно оригинальное. Я сажусь разливать чай: «Степан, у вас нет сливок? можно где-нибудь достать хороших? Да нет, некогда, и наверное нельзя достать. Так и быть; но завтра мы устроим это. Кури же, мой милый: ты все забываешь курить».
— Хорошо — с, — сказал он,
смеясь. — Нет — с,
Вера Павловна, от меня не отделаетесь так легко. Я предвидел этот шанс и принял свои меры. Ту записку, которая сожжена, он написал сам. А вот эту, он написал по моей просьбе. Эту я могу оставить вам, потому что она не документ. Извольте. — Рахметов подал
Вере Павловне записку.
— Однако, — сказала она,
смеясь: — мы делаем друг другу удивительные комплименты. Я вам: вы, Дмитрий Сергеич, пожалуйста, не слишком-то поднимайте нос; вы мне: вы смешны с вашими сомнениями,
Вера Павловна!
— Данилыч, а ведь я ее спросила про ихнее заведенье. Вы, говорю, не рассердитесь, что я вас спрошу: вы какой
веры будете? — Обыкновенно какой, русской, говорит. — А супружник ваш? — Тоже, говорит, русской. — А секты никакой не изволите содержать? — Никакой, говорит: а вам почему так вздумалось? — Да вот почему, сударыня, барыней ли, барышней ли, не знаю, как вас назвать: вы с муженьком-то живете ли? —
засмеялась; живем, говорит.
— Да, есть; вижу, что есть и очень даже, когда вы напомнили, — сказала
Вера Павловна, уж вовсе
смеясь.
Лопухов собирался завтра выйти в первый раз из дому,
Вера Павловна была от этого в особенно хорошем расположении духа, радовалась чуть ли не больше, да и наверное больше, чем сам бывший больной. Разговор коснулся болезни,
смеялись над нею, восхваляли шутливым тоном супружескую самоотверженность
Веры Павловны, чуть — чуть не расстроившей своего здоровья тревогою из — за того, чем не стоило тревожиться.
— Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все целовала его, и
смеялась, и плакала. Опомнившись от радости, она сказала: — нет,
Вера Павловна, о делах уж не буду говорить теперь. Не могу расстаться с ним. Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
— Через немного дней, — сказала
Вера Павловна,
смеясь.
— Ну, теперь кончено, — сказал он, — и забыто. А если, — прибавил он, вдруг свирепо вытаращив глаза и протягивая вперед свои жилистые руки с короткими растопыренными пальцами, — если я еще услышу, что кто-нибудь позволит себе
смеяться над чужой
верой… к — кости пер — реломаю… все кости…
Его развлекла немного
Вера Лебедева, которая пришла к нему с Любочкой и,
смеясь, что-то долго рассказывала.
— Глупа я, что такому человеку, как вы, говорю об этом, — закраснелась
Вера. — А хоть вы и устали, —
засмеялась она, полуобернувшись, чтоб уйти, — а у вас такие славные глаза в эту минуту… счастливые.
Но
Вера, простодушная и нецеремонная, как мальчик, вдруг что-то сконфузилась, покраснела еще больше и, продолжая
смеяться, торопливо вышла из комнаты.
— Ибо, — пожалуй,
смейся, — ибо нет в тебе
веры, нет теплоты сердечной; ум, все один только копеечный ум… ты просто жалкий, отсталый вольтериянец — вот ты кто!
— Да так, у нашего частного майора именинишки были, так там его сынок рассуждал. «Никакой, говорит,
веры не надо. Еще, говорит, лютареву ересь одну кое время можно попотерпеть, а то, говорит, не надыть никакой». Так вот ты и говори: не то что нашу, а и вашу-то, новую, и тое под сокрытие хотят, — добавил,
смеясь, Канунников. — Под лютареву ересь теперича всех произведут.
— Не знаю, — сказал Александр сердито. —
Смейтесь, дядюшка: вы правы; я виноват один. Поверить людям, искать симпатии — в ком? рассыпа́ть бисер — перед кем! Кругом низость, слабодушие, мелочность, а я еще сохранил юношескую
веру в добро, в доблесть, в постоянство…
— Благодарю за сравнение, —
засмеялась Вера, — нет, я только думаю, что нам, северянам, никогда не понять прелести моря. Я люблю лес. Помнишь лес у нас в Егоровском?.. Разве может он когда-нибудь прискучить? Сосны!.. А какие мхи!.. А мухоморы! Точно из красного атласа и вышиты белым бисером. Тишина такая… прохлада.
— Хорошо, еще раз извиняюсь. Словом, я хочу только сказать, что его глупостям надо положить конец. Дело, по-моему, переходит за те границы, где можно
смеяться и рисовать забавные рисуночки… Поверьте, если я здесь о чем хлопочу и о чем волнуюсь, — так это только о добром имени
Веры и твоем, Василий Львович.
Разумеется, в своем месте Матвей
смеялся над этими пустяками; очень нужно Аврааму, которого чтут также и христиане, заходить в грязные лачуги некрещеных жидов! Но теперь ему стало очень обидно за Борка и за то, что даже евреи, такой крепкий в своей
вере народ, забыли здесь свой обычай… Молодые люди наскоро отужинали и убежали опять в другую комнату, а Борк остался один. И у Матвея защемило сердце при виде одинокой и грустной фигуры еврея.
А потом вспомнил: да ведь это американцы. Те, что летают по воздуху, что
смеются в церквах, что женятся у раввинов на еврейках, что выбирают себе
веру, кто как захочет… Те, что берут себе всего человека, и тогда у него тоже меняется
вера…
— Ежели они и опять покажут Шакиру свиное ухо да над
верой его
смеяться будут, опять я их вздую без жалости!
— Что, не вкусно носить мужнины-то побои? —
смеялся Гордей Евстратыч над избитой невесткой. — Я тебя везде достану, змея… Теперь уж все знают, какая у тебя вера-то!.. Ха-ха… А скажи слово — все будет по-твоему.
— Постой… — перебил его о. Христофор. — Если тебе твоя
вера не нравится, так ты ее перемени, а
смеяться грех; тот последний человек, кто над своей
верой глумится.
— Тащи, коли пойдёт! — сказала
Вера и
засмеялась.
— М-м-м… за сны свои, та chere Barbe, никто не отвечает, — отшутилась m-lle
Вера, и они обе весело
рассмеялись, встретились со знакомым гусаром и заговорили ни о чем.
Молодой Стугин,
Вера Сергеевна и Долинский
рассмеялись.
Бенни во все время тихо и мирно сотрудничал в «Северной пчеле» и, вспоминая порою о своих попытках произвести в России вдруг общую революцию с Ничипоренком, искреннейшим образом над собою
смеялся, негодуя на тех русских социалистов, которых нашел, но неуклонно стремясь отыскать других, которые, по его великой
вере, непременно должны где-то в России таиться…
Промозглая темнота давит меня, сгорает в ней душа моя, не освещая мне путей, и плавится, тает дорогая сердцу
вера в справедливость, во всеведение божие. Но яркой звездою сверкает предо мной лицо отца Антония, и все мысли, все чувства мои — около него, словно бабочки ночные вокруг огня. С ним беседую, ему творю жалобы, его спрашиваю и вижу во тьме два луча ласковых глаз. Дорогоньки были мне эти три дня: вышел я из ямы — глаза слепнут, голова — как чужая, ноги дрожат. А братия
смеётся...
Так вот, я и говорю ей: «
Вера Михайловна! отпусти меня, больше я не могу!» — «Что, говорит, надоела я тебе?» И
смеется, знаешь, да таково нехорошо
смеется.
Вера. Этот господин крикнул им — прочь! (Федосья чему-то беззвучно
смеётся) Они зарычали и — на него! Вот было страшно! Тут он вынул револьвер… (
Смеётся.) Как они побежали!
А ведь они все только над этой верой-то моей и
смеются.
По желанию дедушки отслужили благодарственный молебен, потом долго обедали — и для
Веры началась ее новая жизнь. Ей отвели лучшую комнату, снесли туда все ковры, какие только были в доме, поставили много цветов; и когда она вечером легла в свою уютную, широкую, очень мягкую постель и укрылась шелковым одеялом, от которого пахло старым лежалым платьем, то
засмеялась от удовольствия.
— Феклист-от Митрич не пустит?.. Эва!.. —
засмеялся ямщик. — Он, брат, у нас всякой
веры… Когда котора выгоднее, такую на ту пору и держит. В одни святы денежки верует. Повесь на стенку сотенну бумажку — больше чем Николе намолится ей.
Николай Евграфович никогда с таким аппетитом не обедал, как в этот день. После обеда, когда
Вера принесла Алмазову в кабинет стакан чаю, муж и жена вдруг одновременно
засмеялись и поглядели друг на друга.
Так мы ее и не обыскивали. Увел ее смотритель в другую комнату, да с надзирательницей тотчас же и вышли они. «Ничего, говорит, при них нет». А она на него глядит и точно вот
смеется в лицо ему, и глаза злые всё. А Иванов, — известно, море по колена, — смотрит да все свое бормочет: «Не по закону; у меня, говорит, инструкция!..» Только смотритель внимания не взял. Конечно, как он пьяный. Пьяному какая
вера!
Но хватит ли у вас духу
смеяться, когда вы увидите, что фраза не осталась фразой, что эта фраза, проникнутая
верой и убеждением, переходит на практическую, житейскую почву, воплощается уже в серьезном насущном деле?
— Он всех в христианскую
веру приведет, — вставил и старый штурман,
смеясь.